restlessКак тонки стекла в окнах! Бури
Ужасен смех.
Мы Господа с тобою будем
Молить за всех.
Мы – будто маленькие дети
Дрожим вдвоем,
Услышав, как стучится ветер
В наш хрупкий дом.
Деревья валятся со стоном
Невдалеке.
Прижались мы в аду бессонном
Щека к щеке.
Уходит мгла, предвосхищая
Рассветный час.
Господь всеблаг. Он всех прощает.
Простит и нас.
Ужасен смех.
Мы Господа с тобою будем
Молить за всех.
Мы – будто маленькие дети
Дрожим вдвоем,
Услышав, как стучится ветер
В наш хрупкий дом.
Деревья валятся со стоном
Невдалеке.
Прижались мы в аду бессонном
Щека к щеке.
Уходит мгла, предвосхищая
Рассветный час.
Господь всеблаг. Он всех прощает.
Простит и нас.
Именно в эту ночь Клавдия, собравшись с духом, отправилась в город. Вышла на цыпочках через черный ход, затаив дыхание, заперла за собой дверь. В руках, обернутые тряпицей, кисть и ведро с клеем. За пазухой - прошлогодний тираж "Искры". Почему прошлогодний? Проездом через Питер удалось наведаться в тайник, заполненный еще перед омской ссылкой. Добывать новый выпуск - без свежих связей, без надежного источника - неоправданный риск. А для первой проверки сгодится и этот. Посмотрим, кто сорвет листовку и на вытянутых пальцах, с омерзением, доставит господину исправнику, кто припрячет и прочтет на досуге, кто задумается и задаст первые вопросы. Для начала - просто посмотрим. Как учили на курсах - лакмусовая бумажка.
Легко сказать, на словах все звучало так прекрасно. А на темных, ночных улицах города Клавдии стало нехорошо. Такой страх сковал ее, что на некоторое время пришлось сесть в придорожные кусты, переждать, пока сердце перестанет выпрыгивать из горла, унять дрожь в руках. Что, что она скажет, если схватят? Не вывернешься, не придумаешь ловко историю, прости-прощай, семья, дом, сестрички. Прощай, отец. Прости, отец. При этой мысли Клавдия чуть не разревелась. Как же она в глаза ему посмотрит?.. Не хватало ему Елены... Но нет, с такими мыслями она всю ночь просидит в калине у дороги. Так и посмотрит в глаза. Нельзя стыдиться своего пути, все уже продумано-передумано, все разговоры внутри сто раз переговорены. Чему быть, того не миновать. Выбор сделан, иди, девочка, иди.
И Клавдия пошла. Никогда бы она не подумала, что в ее тихом Старосветске так кипит по ночам жизнь. Улицы почти не оставались пустыми, прогуливались под руку парочки, деловито что-то обсуждали серьезные мужчины, кто-то явно торопился по делам. Пару раз мимо пробегали урядники. Клавдия держалась самых темных переулков, улучив момент, когда на всей улице никого не было, оставляла в тихом проулке газеты и торопливо бежала с клеем к намеченному дому на центральной улице. Подготовив место, металась к укрытию, на этот раз хватала одну газету из пачки и поспешно приклеивала к стене, пока клей не высох. Довольно часто ее спугивали, тогда она опрометью кидалась в любую тень, вжималась в угол дома, в ствол дерева и представляла, что ее нет, совсем нет, сердце не бьется, мимо, мимо идите, вам нет дела до меня. Ее кидало то в жар, то в холод - поднимался ветер, щеки горели, а спина стыла - Клавдия вся была в испарине от страха, от напряжения. Хуже всего бывало, когда шли прямо мимо нее. Казалось, невозможно не заметить, что это не холм у основания дуба, а лежащее ничком, скрючившись, женское тело, что это не причудливый узор рисуют ветки, а чей-то профиль обрисовал фонарь прямо на стене дома. Но нет, все прохожие были слишком поглощены своими мыслями, разговорами, а часам к трем улицы и вовсе опустели.
Однако в это же время не на шутку разбушевалась природа. Страшно, угрожающе гнулись деревья, скрипели ставни, ветер вырывал "Искру" из рук Клавдии, пару раз ей приходилось бежать следом за разлетевшимися листами - хорошо, что все полуночники уже попрятались по домам. Теперь она устала, ей самой до одури хотелось в свою спаленку, укрыться под одеялом с головой, слушать сонное дыхание Марины, отогреть сведенные судорогой руки. Но лучше времени для работы трудно было придумать - сейчас, наконец, можно было безпрепятственно и быстро обойти оставшиеся улицы. Все, пообещала она себе, купеческий квартал - и домой. В этот момент под очередным порывом ветра сломалось сухое дерево, ствол тяжело проехал Клавдии по плечу, газеты снова разлетелись. Но вместо отчаянья ее охватил гнев. "Значит, ты так со мной?" - она подняла глаза к небу, к богу, в которого уже не верила. "Ну, хорошо же. Ты меня еще не знаешь. Я из другого теста слеплена. Придумай что посерьезнее". Подхватила ведро, быстро-быстро собрала остаток газет и за полчаса расправилась с последними листами. Начало светать, буря утихла.
Какое зрелище представляла собой эта дворяночка, возвращаясь домой. Крестьянки с сеновала краше приходят. Бледная, на лице одни глаза, волосы спутаны ветром, в них сухие листья, веточки; руки исцарапаны, в цыпках и клею; все тело задеревенело от усталости. Но она была счастлива.
Марина зашевелилась, когда Клавдия бочком протиснулась в дверь. Вдруг села, уставилась на старшую сестру, глаза напуганные, распахнуты широко. То ли сон приснился страшный, то ли еще снится. То ли явь страшнее сна.
Клавдия взяла ее руку в свои - грубые, красные, а у сестренки такая ладошка тоненькая, детская, просвечивает вся. Ничего не стала объяснять.
- Побожись, что не скажешь.
Сестра только захлопала ресницами, маленькая, такая маленькая.
- Вот-те крест.
- Разбуди меня к заутрене. Непременно, что бы я тебе не говорила.
Еле нашла в себе сил раздеться, даже волосы вычесывать не стала, упала на чистые простыни. А через час Марина уже трясла ее за плечо:
- Пора, Клавдия, слышишь, ты меня просила, вставай, пора, все на ногах уже.
