thoughtfulХулио Кортасар. "62. Модель для сборки."
Мой миленок под матрасом
Держит Борхеса с Кортасом.
Сверху он, а снизу я,
Вот такая, блин, семья.
Держит Борхеса с Кортасом.
Сверху он, а снизу я,
Вот такая, блин, семья.
Ребята, здесь будет очень много. Я с трудом борюсь с искушением перепечатать книжку целиком. Не надо писать мне в конце "ниасилил". Пробегите глазами - может быть, вы найдете что-то, обращенное лично к вам. Или не пробегайте. Это - трактовка линий моей жизни, никому не должно быть интересно.
Эту книгу мне дал почитать
panda666 в незапамятные времена. Со следующим примерно текстом: "Это вроде как проверка такая. Очень интересно, понравится ли. Поймешь ли". Или не с таким текстом. Или он мне это сказал уже потом, изрядно позже. Но суть не меняется.Эту книгу я потом давала почитать разным людям. С таким примерно текстом. Или без него. Но суть не менялась. Впрочем, я честно предупреждала - главное, прорваться через первые страниц 30. Там правда сложно. Типичное Lost in translation.
Журнал одного очень дорогого мне человека называется "Модель для сборки".
Один очень дорогой мне персонаж появился благодаря этой книге.
Один из самых моих любимых эвфемизмов вытащен из этой книги.
Мы находим здесь себя.
Хуан, Телль, Элен, Николь, Марраст, Калак и Поланко, Остин и Селия. Дикари - почти Гамак уродов. Фрау Марта. Мы забыли Сухой Листик. И, конечно, город. Не с большой буквы. Просто город.
Позвольте представиться, Телль. С самого начала. Тогда Хуаном был ты. Думаю, ты сейчас это читаешь, не мог же ты пройти мимо заголовка. Честно сказать, я надеюсь, что ты это читаешь.
Без всяких драм, с кошачьей независимостью, за которую я всегда был ей благодарен, Телль умела быть приятным спутником в любой рабочей поездке и в любом отеле, чтобы дать мне отдых от Парижа и от всего, чем тогда Париж для меня был (всего, чем тогда Париж для меня не был), этакие нейтральные междуцарствия, когда можно жить, и пить, и любить, как бы в отпуске, не нарушая клятвы верности, хотя никаких клятв я не давал. Разве не мог я, работая ради денег и играя в любовь, эти две-три недели на ничейной земле рассматривать как паузу, в которую так удачно вписывался тонкий стан Телль? Любительница баров и таможен, технических новшеств и постелей, в которых не затились воспоминания и унылый запах времени, Телль для меня была Римом, Лугано, Винья-дель-Мар, Тегераном, Лондоном, Токио, и почему бы ей теперь не быть Веной с уютными венскими кафе, с шестнадцатью венскими полотнами Брейгеля, струнными квартетами и ветренными перекрестками!
... а она смотрела на меня с кровати, голая и такая красивая, какой может быть только Телль в девять утра.
- Не будь дурочкой, - сказал Хуан. - Если я тебе рассказал, что я чувствую, так именно для того, чтобы ты осталась. Ты сама знаешь: все, что нас разделяет, оно-то и помогает нам так хорошо жить вместе. Если же мы начнем умалчивать о том, что чувствуем, мы оба потеряем свободу.
- Ясность мысли - не самая сильная твоя сторона, - съязвила Телль.
- Ты не грусти, твоя безумная датчанка и дальше будет любить тебя на свой лад.
- Ты даешь мне что-то вроде удобного счастья, ощущение разумной человеческой повседневности, и это много... Но бывают минуты, когда я чувствую себя циником, когда все табу моей расы дразнят меня своими клешнями; тогда я думаю, что поступаю дурно, что я тебя - если позволишь употребить ученый термин - превращаю в свой объект, в свою вещь, что я злоупотребляю твоей жизнерадостностью, таская тебя то туда, то сюда, закрываю и открываю, вожу с собой, а потом оставляю, когда приходит час тосковать или побыть одному. Ты же, напротив, никогда не делала меня своим объектом, разве что в глубине души жалеешь меня и бережешь в качестве повседневного доброго дела - закваска герлскаут или что-то в этом роде.
- А, гордость самца, - сказала Телль, упираясь всей ступней в лицо Хуану...
Я любила тебя на свой лад.
А потом Хуаном был он. Я надеюсь, он этого не читает. Возможно, стоило бы упрятать все под замок, но..."бесстыжая, все прелести наружу"...
Он просто был переводчик. Синхронист. Как, собственно, и Хуан. Только до нас он так и не дочитал. Не пошло.
Бывает, что без Хуана день ужасно тянется. О чем могут там спорить эти бирманцы, эти турки, все эти народы, которые бедный мой дурачок должен заставить говорить по-испански и из-за которых он приходит опустошенный и усталый? По сути говоря, я для него изобретаю ночь...Я тут говорю о моем дурачке, а он, привет, there you are. Но что за физиономия, так и видно, что ты перелистал все словари в мире. Сейчас позвоню, чтобы нам принесли лед и бутылку "аполлинариса". On the rocks, my dear? Я буду продолжать, смешивать вредно. Вот тебе первая. Пей долго-долго. А вот и вторая. Good boy.
Милый мой гурень. "Переводчик ВОЗ и МОТ". Я любила тебя на свой лад. Нет, я просто любила тебя.
А потом Хуаном был ты. Я не знаю, читаешь ли ты сейчас меня. Ведь ты же устал. Но, с некоторой вероятностью, любопытство сильнее усталости.
Я только сейчас, перечитывая заново страницу 81 (Санкт-Петербург, издательство "Кристалл", 2001) понимаю, что ты тоже был Хуаном. Хуаном, любившим Элен.
По сути говоря, я для него изобретаю ночь, и не только в обычном смысле, который вызвал бы смешок Поланко, нет, я отмываю его от слов, от работы ради денег, от недостатка мужества бросить то, к чему душа не лежит, от того, что это я, а не Элен, буду медленно раздеваться под его горьким и лихорадочным взглядом.
Ах, этот Зилант.
А она, о, конечно, ну прямо вижу ее, damn it, Телль, ты пьяна. Вся атмосфера этого отеля... О, если бы здесь были Николь и Марраст, чтобы я могла себя почувствовать хоть относительно веселой (но ведь мне весело, виновата эта проклятая четвертая рюмка, четные числа всегда мне приносят несчастье), ну еще на два пальца, перейдем в счастливую клеточку, easy does it, о мои два аргентинца, ангелы-хранители моей жизни с их узкими костюмами и широкими душами. Телль, безумная, безумная датчанка, ты пьяна; когда из тебя брызжут разные языки, это значит, что ты пьяна...
Прости меня. Мы принесли друг другу много горя. Я любила тебя на свой лад.
Знавала я и Элен. Даже несколько. Причем первая Элен была юношей, когда я спросила его, кто ты в этой книжке, он не задумываясь назвал.
Смугло-шелковистое фото Элен, галечный камушек, который на ладони притворяется, будто теплеет, а на самом деле леденеет, пока не обожжет, лента Мебиуса, по которой скрыто движутся слова и поступки, и вдруг - орел или решка, теперь или никогда; Элен Арпа, Элен Брынкуш, многократная Элен из Хайду с лезвиями двойного топора и привкусом песчаника в поцелуе, Элен - пронзенный стрелою лучник, бюст юного Коммода; Элен - "дама из Эльче", юноша из Эльче, холодная, хитрая, равнодушная, учтивая жестокость инфанты среди просителей и карликов, Элен - mariee mise a nu par ses celibataires, Элен - дыхание мрамора, морская звезда, ползущая по уснувшему человеку и навек присасывающаяся к сердцу, далекая и холодная, идеально совершенная. Элен - тигр, который прежде был кошкой, которая прежде была клубком шерсти. (Тень у Элен гуще, чем у других людей, и более холодная; кто ступит ногой в эти саргассовы водоросли, почувствует, как в тело проникает яд, который погрузит его навсегда в единственный роковой бред.) До Элен и после - хоть потоп; любой телефон, вроде гигантского скорпиона, ждет приказа Элен, чтобы разорвать кабель, свою привязь к времени, и огненным своим жалом выжечь истинное имя любви на коже того, кто еще надеялся пить чай с Элен, услышать звонок от Элен.
Нет, я вовсе не Элен. Ты - да. Чем дальше я писала, тем больше бросалось мне в глаза невозможное, невероятное сходство. В этой книге мы находим себя. Не вчера ли я предложила тебе - "морская звезда"? Читай, милый мой дурачок. Ты еще надеешься пить чай с Элен, услышать звонок от Элен?
Пусть говорят, что ты злая, а еще равнодушная.
Флаг им в руки, они ничего о тебе не знают.
Не знают, какие мягкие у твоих пальцев подушечки,
И как невыносимо-долго ты платье снимаешь.
Флаг им в руки, они ничего о тебе не знают.
Не знают, какие мягкие у твоих пальцев подушечки,
И как невыносимо-долго ты платье снимаешь.
- Бля, - написал милый мой дурачок.
У Элен я училась выживать.
...разумнее всего остаться до вечера в Латинском Квартале, почитать что-нибудь в кафе, спасаться расстояниями и компрессами, прокладывать первые, впитывающие слои ваты, вот метро - такой первый слой..., а потом кафе станет повязкой, предохраняющей кожу от слишком жестких прикосновений памяти, сложная система противоударных и изолирующих мер, которую ее разум, как всегда применит между этим днем и завтрашним утром и между тем, что останется от этого дня, - и последующим, до полного забвения. "Потому что я забуду", - сказала я себе иронически, по сути, это и будет ужасней всего, то, что я снова стану ходить под деревьями, будто ничего не случилось, прощенная забвением, вернувшим мне работоспособность и силы. Мой сосед, наверное, добродушно обозвал бы меня неудавшейся самоубийцей, он сказал бы мне: "Мы-то уходим в город, а ты только умеешь оттуда приходить, ты ничего другого не умеешь, как приходить из города"...
И, конечно, был Сухой Листик. Еще в те времена - набережная, Ирландия, стекляшка, Хибины... Помнишь Сухого Листика, братец? У нее даже есть ЖЖ.
И, конечно, был "мой сосед", и был город. Просто город, не с большой буквы.
Речь о "моем соседе" или о городе всегда велась с глубокой серьезностью, и никто не подумал бы пренебречь званием "сосед", если один из нас награждал им кого-то даже просто так. Разумеется (надо еще и об этом упомянуть), женщины тоже могли быть "моим соседом", кроме Сухого Листика; каждый мог быть "соседом" другого или всех, и звание это придавало как бы свойство козырной карты, слегка волнующее могущенство, которым приятно было обладать и в случае надобности бросить его на кон. Иногда бывало даже, что мы чувствовали, будто "мой сосед" существует где-то вне все нас, будто вот мы, а вот он, подобно тому, как города, где мы жили, всегда были и городами, и городом...
Странно, до сих пор не понимаю, почему "мой сосед" не вошел в наш лексикон. Обращение "че"... А впрочем, был один Че этим летом. Бурдаки и финтихлюпики. Я так ругаюсь.
Город. Если бы можно было вставить кат под катом... Ну, что поделаешь. Из песни слова не выкинешь. А впрочем, нет. Про город будет отдельно.
Марраст и Николь. Они не любят друг друга. Недовольная. Жалеть о сделанном. Шлюха в зеленом. "Игра в прозвища или в зверьков, постепенный и привычный и всегда упоительный набор слов".
Глупый-преглупый, скажет Николь. Совсем я не глупый, скажет Марраст. Ты очень глупый и очень злой / Вот и неправда / Нет, правда / Нет / Да / Нет / Да / Тогда я вам немного попорчу ваш садик / Садик у меня хорошенький, и вы мне его не портьте / А вот я напущу вам туда уйму зверьков / А я не боюсь / Сперва напущу туда всех кротов / Ваши кроты дураки / Трех сурков / Все равно не боюсь / Кучку хомяков / Вы злюка / И стадо дикобразов / Мой садик - это мой садик, его нельзя трогать / Садик ваш, да, но я напущу вам зверьков / А я ваших зверьков не боюсь, мой садик хорошо защищен / Ничего он не защищен, и мои зверьки сожрут у вас все цветы / Нет, не сожрут / Кроты погрызут корни / Ваши кроты злючки и дураки / А сурки будут писать на розы / Ваши сурки вонючие и глупые / Вы дурно отзываетесь о трех сурках / Потому что они глупые / Тогда я напущу вам не трех, а всех-всех сурков / Все равно они все глупые / И всех хомяков / А я не боюсь / А ну-ка выйдите в свой садик, посмотрите, что там натворили мои зверьки / Вы глупый и злой / И неужто я и впрямь глупый и злой? / Вы не злой, только глупый / Тогда я забираю трех дикобразов / Мне все равно / Я глупый? / Нет, не глупый / Тогда забираю всех хомяков и одного крота / Забирайте кого хотите, мне все равно / Чтоб вы знали, какой я добрый, забираю всех зверьков / Вы злой / Значит, я злой? / Да, злой и глупый-преглупый / Тогда получайте двух кротов / Не боюсь / И всех дикобразов.
Снова шлюха в зеленом - надежда -
Кружит вальсы на землях пожарищ...
Кружит вальсы на землях пожарищ...
Письмо Марраста Телль. Тоже отдельным постом.
Дикари. Мои-друзья-уроды.
"Ути, ути, ути", - сказал мой сосед. "Ата-та по попке", - сказала Телль. "Буки-буки-бук", - сказал Поланко. "Вот я вам зададу", - сказал Марраст, которму, разумеется, полагалось защищать статую. "Бисбис, бисбис", - скзаала Сухой Листик. "Ути, ути", - сказал мой сосед. "Бух", - сказал Калак, надеясь, что это односложное словечко закроет дискуссию. "Гоп, гоп", - сказал Марраст, желавший, напротив, ее подогреть. "Бисбис, бисбис", - сказала Сухой Листик, которую слегка обеспокоило направление спора. "Гоп, гоп, гоп", - настивал Марраст, который никогда бы не дал наступить себе на мозоль. "Бух", - сказал Калак, с удовлетворением глядя, как госпожа Корица поворачивает к ним спину в фиолетовую полоску и тащит прочь Лилу, бросающую на них грустные и все более удаляющиеся взгляды.
Так мы и беседуем. Разговор идиоток. Сборище идиотов. Гамак уродов. Мы одной крови, ты и я.
Калак -> Николь. Николь -> Хуан. Хуан -> Элен.
Марраст-Николь. Николь-Остин. Остин-Селия. Селия-Элен. Элен-Хуан. Хуан-Телль.
"Право же, в ту ночь мы чуть-чуть не легли вместе, и мне кажется, мы вполне могли бы это сделать, и все бы тогда изменилось, и я, сидя в кафе где-нибудь в Братиславе или в Сан-Франциско, все равно писал бы это же письмо Николь, говоря о тебе и о ком-нибудь другом, кого бы уже не звали Остин, потому что... Телль, ну сколько комбинаций может быть в этой засаленной колоде, которую тип с рыбьей мордой тасует где-то за столиком в глубине?"
В этой книге мы находим себя. Теряем себя.
Как вы думаете, Николь - умерла?
